Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

– Что во-вторых?

– Я действительно думал… – Тибальд Раабе несколько раз кашлянул. – Что уж говорить… Я был почти уверен, что именно вы обобрали колектора на Счиборовой порубке.

– А кто его обобрал?

– Так не вы, что ли?

– Ты, братец, напрашиваешься на пинок в зад. Хорошо, скажи, как тебе удалось сбежать от напавших?

– Как? – помрачнел голиард. – А бегом! Ножками быстро перебирал. И не оглядывался, хоть сзади кричали: «Спасите!»

– Учись, Рейнмар.

– Учусь каждый день, – обрезал Рейнмар. – А другие, Тибальд? Что сталось с другими? С колектором? С францисканцами? С рыцарем фон Штетенкроном? С его… С его дочерью?

– Я же вам сказал, панич. Я не оглядывался. Не спрашивайте больше ни о чем.

Рейневан не спрашивал.

Опустились сумерки; к великому удивлению Рейневана, армия не остановилась. Ночным маршем гуситы дошли до деревни Ратно, ночную тьму осветили пожары. Гарнизон ратновского замка отмахнулся от ультиматума Амброжа, парламентариев обстреляли из арбалетов, поэтому штурм начался при свете горящих домишек. Крепость защищалась храбро, но пала еще до рассвета. Защитники заплатили за упрямство – их перебили всех до одного.

Марш продолжался до рассвета, а Рейневан уже сообразил, что рейд Амброжа на клодскую землю носит характер возмездия, мести за осенний рейд на Наход и Трутнов, за резню, которую войска вроцлавского епископа Конрада и Путы из Частоловиц учинили под Визмбурком и в деревнях вдоль реки Метуи. После Радкова и Ратны за Визмбурк и Метую заплатила Счинавка, принадлежащая Яну Хаугвицу, который участвовал в епископской «круцьяте».

Счинавка была за это наказана, ее спалили дотла. Сгорела, не дотянув двух дней до праздника своей святой покровительницы, церквушка Святой Варвары. Плебан успел сбежать и тем самым уберег голову от цепа.

Оставив позади пылающую церковь, Амброж отслужил святую мессу – было, оказывается, воскресенье. Месса была типично гуситской: под открытым небом, за простым столом. Совершающий богослужение Амброж даже не отстегнул меча.

Чехи молились истово. Самсон Медок, неподвижный, как античная статуя, стоял и глядел на горящую пасеку, на занимающиеся огнем крышки ульев.

После мессы, оставив позади дымящееся пепелище, гуситы двинулись на восток, прошли по седловине между заснеженными горбами Голиньца и Копца, к вечеру добрались к Войбужу – имению рода фон Цешау. Ярость, с которой гуситы накинулись на село, свидетельствовала о том, что кто-то из этого рода тоже побывал с епископом под Визмбурком. Не уцелела ни одна халупа, ни один овин, ни одна клеть.

– Мы в четырех милях от границы, – преувеличенно громко и демонстративно заявил Урбан Горн. – И всего в миле от Клодска. Эти дымы видать издалека, а вести расходятся быстро. Мы лезем льву в пасть.

И они лезли. Когда, окончив разграбление, гуситское войско вышло из Войбужа, с востока появился рыцарский отряд, коней примерно в сто. В отряде было много иоаннитов, гербы на хоругвях говорили о присутствии Хаугвицей, Мушенов и Цешау. При одном виде гуситов отряд в панике бежал.

– Ну и где же твой лев, – съехидничал Амброж, – брат Горн? Где его пасть? Вперед, христиане! Вперед, Божье воинство! Вперед, маааарш!

Несомненно, целью гуситов был Бардо. Если даже какое-то время Рейневан сомневался – в конце концов, Бардо был крупным городом и несколько великоватым куском даже для Амброжа, – то сомнения быстро рассеялись. Армия остановилась на ночь в лесу поблизости от Нисы. И до полуночи стучали топоры. Изготовляли шесты с поперечными планками – напоминающие герб Роновицей палки с торчащими обрубками веток, простое, удобное в применении, дешевое и очень эффективное приспособление для преодоления защитных стен.

– Будете штурмовать? – без обиняков спросил Шарлей.

Вместе с гетманами Амброжевой конницы они сидели вокруг парящего котла с гороховкой и поглощали содержимое, дуя на ложки. К ним присоединился Самсон Медок – очень молчаливый после Радкова гигант не интересовал Амброжа и пользовался полной свободой, которую, однако, использовал, как ни странно, чтобы добровольно помогать на полевой кухне, обслуживаемой женщинами и девушками из Градца-Кралове, угрюмыми, малоразговорчивыми, неприступными и бесполыми.

– Будете штурмовать Бардо, – утвердительно заметил Шарлей, поскольку на его вопрос ответило лишь усиленное использование ложек. – Не иначе как там у вас какие-то особые дела?

– Угадал, брат, – отер усы Велек Храстицкий. – Цистерцианцы из Бардо били в колокола и служили мессу для мерзавцев епископа Конрада, шедших в сентябре на Находско жечь, убивать женщин и детей. Надо показать, что за это бывает.

– Кроме того, – облизнул ложку Олдржих Галада, – Слезско устроило против нас торговую блокаду. Надо дать им понять, что мы можем сломать запрет, что это бессмысленно. Мы должны также немного подбодрить торгующих с нами купцов, напуганных террором. Подбодрить родственников убитых, показав, что на террор мы ответим террором, а наемные убийцы не останутся безнаказанными. Правда, юный панич из Белявы?

– Наемные убийцы, – глухо проговорил Рейневан, – не должны оставаться безнаказанными. В этом я с вами, господин Олдржих.

– Если вы хотите держаться нас, – поправил без нажима Галада, – то должны называть нас «братр», по-вашему – «брат», а не господин или пан. А показать, кого вы держитесь, сможете завтра. Пригодится каждый меч. Бой обещает быть яростным.

– И верно. – Молчавший до сих пор Бразда из Клинштейна кивком указал на город. – Они знают, зачем мы пришли. И будут защищаться.

– В Бардо, – насмешливо заметил Урбан Горн, – есть две цистерцианские церкви, очень богатые. Обогатившиеся на пилигримах.

– Ты все, – хихикнул Велек Храстицкий, – сводишь к удовольствию, Горн.

– Уж таков я есть.

– А ну повернись ко мне фронтом, – приказал Шарлей, когда они остались одни. – Покажись-ка. Ты еще не нашил себе Чаши на грудь? Ха! «Держусь вас, я с вами», что за фокусы, Рейнмар? Уж не начал ли ты вживаться в роль?

– Ты о чем?

– Ты прекрасно знаешь, о чем. Относительно болтовни перед Амброжем касательно грангии в Дембовце я ссоры не начинаю и укорять тебя не собираюсь, кто знает, может, оно и на пользу нам пойдет, если мы ненадолго спрячемся под гуситской крышей. Но не надо забывать, черт побери, что Градец-Кралове вовсе не наша цель, а лишь полустанок на пути в Венгрию. А их гуситские проблемы для нас – дурь, пустой звук.

– Их проблема для меня не пустой звук, – холодно возразил Рейневан. – Петерлин верил в то, во что верят они. Одного этого мне достаточно, ибо я знал своего брата, знаю, каким он был человеком. Если Петерлин посвятил себя их делу, значит, оно не может быть плохим. Молчи, молчи, я знаю, что ты хочешь сказать. Я тоже видел, что сделали с радковским священником. Но это ничего не изменяет. Петерлин, повторяю, не поддержал бы неправого дела. Петерлин знал то, что я знаю теперь: в каждой религии, среди людей, ее исповедующих и за нее борющихся, на одного Франциска Ассизского приходится легион братьев Арнульфов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});